Эксперт по вопросам городского и регионального развития Мари Чичагова, автор образовательных программ в НИУ ВШЭ ВШУ, специально для INTERIOR+DESIGN размышляет о том, как связаны эмоциональное, экономическое и функциональное городское измерение.
По теме: Как города конкурируют друг с другом: битва за человека
Одна из моих любимых книг — «Среда обитания. Как архитектура влияет на наше поведение и самочувствие» Колина Элларда, специалиста по когнитивной нейропсихологии и психогеографии. Автор предлагает интересный взгляд на городскую среду: главы книги связывают определенный тип пространства и человеческие эмоции — любовь, страсть, скуку, тоску и благоговение.
Дом, в котором мы живем
В разных источниках речь идет про внешнюю (интерьер) и внутреннюю среду (улицы, фасады, парки, торговые центры). Про то, как внутренняя обстановка пространства влияет не только на владельцев, но на экономический успех страны, рассуждает Герман Мутезиус, утверждая, что правильное сочетание приватных и публичных пространств в английских и немецких домах напрямую повлияло на экономическое процветание стран на рубеже XIX и XX веков. Если в Великобритании часть дома была доступна только обитателям дома, то в немецких гость мог войти во все помещения. Мутезиус изучал феномен английского дома и связал организацию внутреннего пространства с более успешной экспортной политикой.
Насколько в похожей логике возможно рассуждать про российско-советский контекст, остается открытым вопросом. Восприятие частного и публичного в Союзе было инвертировано. В 1920-е годы, когда проходило становление советского государства, в дискурс о том, как должны быть обустроены жилье и быт советского человека, были вовлечены и политические деятели, и ученые. В 1930-е обсуждение социальных процессов стало подвергаться цензуре или вовсе запрещалось. Помимо этого, вместе с резким ростом городского населения жилищные условия постепенно ухудшались: коммунальные квартиры, бараки, жизнь на глазах у соседей. За 20 лет пространство для жизни сократилось с 6,2 кв. метра на человека до 4,1.
В послевоенное время, когда восстанавливали города, открытые общественные пространства работали на задачи государства: парады, большие мероприятия и праздники разворачивались на площадях, улицах и набережных, а политическое измерение города перекочевало в диалоги на закрытых кухнях. Ранний постсоветский период отличали любопытное сочетание плановой и рыночной экономик, крайняя бедность и быстрое обогащение, время накопительства и потребления. О желании максимально отгородить «свое» пишет Максим Трудолюбов, колумнист «Ведомостей». В книге «Люди за забором. Власть, собственность и частное пространство в России» он рассуждает о любви к высоким заборам, вычурным дворцам и дверям, «бóльшая часть которых обычно закрыта».
Внешнее пространство: можно ли спроектировать сообщество
С начала XX века были попытки найти форму организации города, которые способствовали бы укреплению социальных связей. Одним из первых вопрос исследовал Кларенс Перри (1872–1944), американский городской планировщик, социолог и педагог. Он описывал «микрорайонную единицу» (Neighbourhood unit). Его теория предполагала поиск формы организации жилого квартала в эпоху быстро развивающихся американских городов в 1920-е. К вопросу он подходил во многом функционально и считал, что укреплению социальных связей способствует принцип территориальной близости.
В центре квартала предполагалось школа, 10% от внутренней территории занимали зеленые насаждения. Сам район по внешнему контуру окружен автомобильными улицами, в то время как внутри квартала предполагалось передвижение пешком или проезд с менее высокой скоростью. Коммерческие арендаторы, например магазины, должны были быть расположены по углам квартала. На территории микрорайона могли проживать от 5000 до 9000 резидентов. Интересно, что концепция Перри встретила мощную критику в 30-е годы в сталинской России, а потом трансформировалась и легла в основу организации микрорайонов во время массового жилищного строительства в 1950–1960-е. В США критики микрорайонной застройки утверждают, что выбор такого принципа организации города ведет к сегрегации горожан.
Прошло почти три четверти века, а градостроители все еще ищут оптимальную форму организации застройки и городских пространств. От строительства высотных зданий, которые становятся частью городского горизонта, до низко- и среднеэтажной застройки. Исследователи спорят, какой тип организации среды положительно влияет на ментальное здоровье, уровень счастья, физическую активность. Отдельный блок исследований посвящен соотношению городской среды, поведению горожан и экономической эффективности. Александр Александрович Аузан, российский институциональной экономист и декан экономического факультета МГУ, считает, что чем выше уровень доверия в городах, тем выше уровень экономического развития и процветания. В частности «если бы в России уровень доверия вырос, как в Швеции, то российский ВВП вырос бы на 69%». Вопрос в культуре. Цитируя Аузана, можно сказать, что существуют две России: индивидуалистичная и коллективистская.
Крупным городам в большей степени свойственны признаки индивидуализма. Фил Хаббард пишет о том, что в поисках анонимности, меньшей заметности и поиске больших возможностей люди часто переезжают в большие города. В российском контексте это или центры регионов или Московско-Петербургская агломерация. Теперь вернемся к вопросу про эмоциональное измерение города и силу сообществ.
Порознь или вместе
В больших городах норма получения обратной связи чаще предполагает работу с индивидуумом, а не группой. В мегаполисах не любят что-то объяснять. Если возникает проблема, то каждый отдельно взятый горожанин может написать обращение на портал, а если запрос коллективный, то требуется сделать дополнительное усилие для организации процесса — каждый горожанин должен написать отдельно. Конечно, есть чаты жильцов дома или района, которые в том числе мониторятся для предотвращения городских конфликтов, однако это не совсем официальный инструмент городского диалога. Есть публичные слушания, где возможны обсуждения. Однако вопрос в качестве модерации дискуссии и информированности участников о том, на что они могут и не могут влиять.
Интересно, что тональность и принцип общения в тех же домовых и районных чатах очень разные. На примере групп районов Арбат и Хамовники можно наблюдать эту разницу. В первом случае горожане в большей мере выражают недовольство теми или иными процессами и критикуют изменения, во втором многие сообщения направлены на создание практик добрососедства — предложение о совместных пробежках, районных праздниках, новости об открытии новых магазинов или кафе. Однако утверждать, что благодаря чатам создается чувство соседства? будет ошибочным. Речь скорее идет об обмене новостями или обсуждении проблем с привязкой к определенной географии.
Практика вовлечения горожан и сообществ активно продвигается как инструмент развития малых городов и исторических поселений. В частности, конкурс Минстроя на создание проектов благоустройства предполагает включение в комплект документов отчета о том, как местные жители, предприниматели и институты развития были вовлечены в процесс формирования проектных предложений. Однако вопрос, насколько жители чувствуют право на город и возможность быть причастными к жизни общественного пространства после завершения работ? остается открытым.
В Москве есть практика проведения социальных опросов для того, чтобы понять, насколько реализованные проекты благоустройства отвечают запросам жителей. Некоторые проекты работы со средой подразумевали общение с горожанами и проведение проектных семинаров. Но принятой нормой это назвать сложно. Самой распространенной практикой остается информирование — уведомление о том, что ведутся работы. Интересно, как коммуникационный разрыв нашел свое отражение в работе городских сервисов. Во время реализации программы «Моя улица» при поездках по городу можно было слышать, как Яндекс Навигатор голосом Федора Бондарчука объявлял при заторах на дорогах, что «опять все перекопали».
Качество жизни и любовь к городу
Интересно посмотреть на город с двух точек зрения — психобиологической (как мы реагируем на город и его среду) и субъектной (что мы делаем как горожане и как эксперты, чтобы в городе было удобней жить).
В первом случае можно снова сослаться на книгу Элларда. Он пишет о благоприятном воздействии зелени на ментальное здоровье горожан (в частности, приводит пример того, как пациенты, у которых из палат была возможность смотреть на зелень, быстрее выздоравливали и выписывались из больницы). Места любви он во многом ассоциирует с домом и зеленью, места страсти — с торговыми центрами, аттракционами и американскими горками, места тоски — с однотонными скучными серыми пространствами, места тревоги — с ощущением отсутствия безопасности и одиночества. «Мы биологически предрасположены к стремлению находиться в местах, где присутствует какая-то сложность, увлекательность, где мы получаем сообщения того или иного рода», — пишет Эллард.
Если понимать биологические реакции человека на тот или иной тип среды, то изменения в городе можно планировать с учетом предполагаемых реакций. Например, глухие стены демонтировать, скучные пустые серые фасады заставить заиграть яркими красками, если местные предприниматели станут арендаторами и займут первые этажи. Даже время может ощущаться по-разному в разных пространствах. Ян Гейл пишет о том, что пятиминутная прогулка по извилистой узкой улице с активными фасадами ощущается короче, а тот же пятиминутный променад по прямой вдоль вылетной магистрали субъективно кажется более продолжительным.
Инструменты, благодаря которым можно скорректировать восприятие среды, могут быть краткосрочными или долгосрочными. Один из успешных с моей точки зрения примеров — это то, как Москва «зонировала» крупные вылитые проспекты летом 2023 и 2024 года. Интуитивно широкие тротуары ощущались более компактными благодаря установке цветочных инсталляций и временного вертикального озеленения.
Субъектный взгляд — отдельная история. На протяжении почти сотни лет эту самую субъектность горожанам не то чтобы давали — отдельный человек ничего не решал. Однако в городе индивидуумов каждый может выстроить свои связи вокруг дома так, что район начинается восприниматься иначе. Покупка продуктов, составление букетов, пробежка, занятия в зале — активности и рутины, вокруг которых можно сконструировать и социальные и пространственные привычки. Более тесные горизонтальные связи также позволяют эмоционально быть более вовлеченным в то, что происходит с районом, в котором живешь, и думать не в функциональной плоскости, а в эмоциональной.
