В конце мая в Московском музее современного искусства открылась выставка «НИИ Филаретова» — первый персональный музейный проект художницы Елены Филаретовой.
По теме: Иллюзия фокусировки: первая выставка художницы Елены Филаретовой
Автор INTERIOR+DESIGN Ирина Герасимова поговорила с куратором выставки Борисом Бернаскони о методе создания новых форм, роли художника в сегодняшнее время и идейном восприятии.
Как проходила работа над проектом «НИИ Филаретова» и как появилась идея сделать такой формат?
Это первая персональная музейная выставка Елены Филаретовой, и в первую очередь мы показываем ее работы. У нас не было задачи сделать новый формат. Просто развесить их на стенах, как это делают обычно на ярмарках, не очень интересно. Для такой задачи можно обойтись и без архитектора, и без куратора. Этой выставкой мы создаем специальный инструмент для художника. Такой подход, как «тотальная коллаборация», этот инструмент описывает — мы ввели новый термин в информационное поле и новый способ системной, долгосрочной коммуникации художника с внешним миром. Мы ставим перед собой вопросы: кто такой художник и что такое коллаборация?
Какие сценарии взаимодействия включает в себя тотальная коллаборация на этой выставке?
Тотальная коллаборация здесь работает в том числе и как пространственный инструмент. Например, то, как мы сейчас сидим здесь, на самом деле демонстрация этого подхода. Мы сидим за дизайнерским столом, который сделан специально в рамках коллаборации с проектом. Работы из серии «Портрет» выставлены именно здесь, и все это часть коллективного сотрудничества и диалога.
То есть вам удалось ваш подход превратить в выставочную форму?
Да, потому что таким образом мы уходим от декоративного подхода в выставочной архитектуре. Развесить или придать некую поддерживающую упаковку для работ художника — достаточно конвенциональный подход. Мы действуем иначе. Это тотальная коллаборация, когда мы не декоративно, а сознательно используем коммуникацию художника и его взаимодействие с окружающим, с компаниями, с другими художниками, в том числе со мной как архитектором. Например, мы сейчас начинаем готовить новое высказывание в коллаборации с галереей Fabula для Cosmoscow. Ну а в Московском музее современного искусства мы исследуем музейную типологию — превращаем первую музейную персональную выставку в тотальную коллаборацию. В архитектурных типологиях музей — это единственная форма, внутри которой неограниченное количество решений и можно действовать свободно — создавать любые формы. Форма выставки Филаретовой — тотальная коллаборация.
С одной стороны, это сложно, с другой стороны, как бы упрощает задачу, развязывая полностью возможности архитектора. В чем было ваше ключевое решение как архитектора для этой выставки?
Это может показаться странным, но в данном случае я проектирую именно музей Филаретовой, а не выставку. Представьте, что вы как зритель пришли не на выставку, а в музей Филаретовой. Выставка как бы приобретает форму музея, и вы видите его форму снаружи, читая об этом в медиа, выставка имеет собственную логику залов, дизайн залов и мебели, собственные медиа, свой собственный административный и исследовательский аппарат в виде НИИ, свою айдентику на различных носителях и даже свой собственный магазин, находящийся онлайн. Выставка Филаретовой — экспериментальная площадка для тестирования нового набора инструментария современного художника в различных видах практик.
Какие маркеры современной культуры получилось объединить в проекте «НИИ Филаретова»?
Например, децентрализация — у «НИИ Филаретова» есть схема тотальной коллаборации, которая показывает, как организован наш проект. Схема развития собрана в виде ризомы, а не дерева, потому что дерево предполагает основной ствол и ветки развития, а наш проект по-другому работает, это скорее горизонтально развивающаяся грибница со случайно образованными связями. Эта схема выстраивает отношения участников проекта. Инфографика проекта — это, кстати, тоже один из проектов коллаборации: про работы Филаретовой, художника и рынок современного искусства.
Почему вам важно, чтобы проект был организован именно так?
В данном случае НИИ исследует две крупные темы — художник и тотальная коллаборация. Художнику все сложнее действовать в усиливающемся потоке информации и пробиваться сквозь дебри информационного мусора. Скажем, чтобы не совершать лишних телодвижений, мы находим определенные инструменты и способы, чтобы облегчить ему жизнь. Потому что все уже было когда-то сделано, проверено, работает и применяется не задумываясь. А к новому результату приводит только неконвенциональное. Это всегда очень сложно, ты не можешь понять заранее, как это работает, потому что такого ты еще не делал. Тотальную коллаборацию мы еще не создавали — на этом действии мы отработаем междисциплинарные связи, проверим работоспособность модели, получим решения и создадим каталог этих решений. Это уже можно будет считать новым принципом и использовать как опыт для следующего поколения художников.
В названии проекта есть аббревиатура, которая расшифровывается как «научно-исследовательский институт». Связано ли это как-то с ролью художника в общественном восприятии?
Вообще не связано. НИИ — это платформа для тотальной коллаборация. Это форма взаимодействия художника с внешним миром и поиск ответа на вопрос: кто такой художник? Инженер, офисный работник, столяр могут быть художниками? Конечно. Мы пытаемся сформулировать, как сегодня интерпретируется роль художника. Художник — это человек, который создает то, чего еще не было раньше. Он действует нестандартно, создает новую форму или способ. Потому что, если повторяется то, что было раньше, на мой взгляд, это уже не создание, а копирование. Чтобы не копировать, необходимо обязательно исследовать, анализировать и действовать иначе.
Предлагаю поспорить с тезисом из поп-культуры, который звучит так: «Кради как художник».
Есть разные пути создания. Да, ты можешь скопировать, но только для экономии времени. Если ты хочешь создать, то ты должен проанализировать все предыдущие итерации и сделать что-то новое. Это дольше и интереснее. Например, вот этот стол (стол из выставочного пространства «НИИ Филаретова» на первом этаже — прим. ред.). Для меня он новый, и мы ничего не копируем. Вполне вероятно, что мы что-то и повторили, но это случайно. Мы придумывали каждую деталь с нуля — от типологии до узлов соединения. Получившийся результат проверили на многих различных примерах столов и пришли к выводу, что подобного лабораторного стола с верхним светом в такой компоновке не существует. Такая форма отсутствует — мы придумали новое сочетание разных элементов, и это сочетание претендует на новую типологию. Возможно ли создать что либо новое в живописи? Все много раз было повторено. Вот, например, есть художник Владимир Дубосарский. И вот есть его ученики, которых он научил своему методу и его в их работах отчетливо видно. Если ученики хотят создать что-то новое, а не быть копией, то, наверное, они могут использовать метод Дубосарского какое-то время и потом придумать собственный, потому что в данный момент этот метод принадлежит Дубосарскому. Это еще не они.
Художник не должен повторять?
Это мое мнение. То есть тот, кто повторяет, для меня это не художник, это ксерокс. Я, например, точно знаю, что первый черный дом в Pinterest был мой, это 100% проверено. А сейчас там уже миллионы похожих на «Волга-дачу» («Волга-дача» — проект Бюро Бернаскони в Тверской области, 2009-2010 годы — прим. ред.). Есть какие-то отличия, но я сейчас уточняю и говорю про типологию черного дома, спроектированного в пропорциях золотого сечения.
Вернемся к вашему проекту в Московском музее современного искусства. Понятно, что в нем все строится на концептуальном подходе и речь идет о вкладе в развитие индустрии. Но кому, с точки зрения аудитории, это нужно?
Это нужно нам самим и тем, кто обладает навыком наблюдения. У нас был диалог с Дмитрием Гутовым про выставку — является ли искусством работа, сделанная автором в закрытой комнате, о которой знает только автор и только он ее видит, больше никто. Есть две версии. Гутов сторонник того, что является. Я думал, что не является. На самом деле обе версии имеют право на существование. Сейчас, кстати, после определенного анализа я, наверное, в какой-то степени соглашусь с Гутовым. Раньше я считал, что работу надо показывать. Она становится искусством только в момент, когда у нее появляется зритель, даже если это один зритель и это не сам автор. Автор не может наблюдать свою работу как зритель, он не вступает с ней в диалог, так как эта работа и есть он. Может ли он вести диалог сам с собой? Наверное, да, может, но он при этом все равно не будет зрителем, так как он не может свою работу интерпретировать. При наличии зрителя возникает и искусство.
С чем, по-вашему, выходит зритель с этой выставки?
Мы разделяем профессионального и непрофессионального зрителя. Для широкой аудитории, которая просто изучает внешний мир, не погружаясь в детали, у нас довольно широкий спектр контента, сопровождающего выставку. Мы не рассказываем о живописи, мы структурируем работы Елены Филаретовой по жанрам и темам. На первом этаже говорим о человеке, на втором — о пространстве. С точки зрения жанров представлены пейзаж, интерьер, портрет. Есть сопровождающие тексты Елены Филаретовой, в которых она как автор описывает концепцию серии. Профессиональный зритель более внимательно смотрит на то, как структурирована экспозиция, как разделены залы, почему работы расположены определенным образом по цвету. Еще есть коллекционеры. Им мы сообщаем о количестве работ — всего 177 и еще есть одна большая работа: она делится на составные части, которых 294, и пишется прямо на выставке. То есть общее число работ на выставке — 470. Коллекционеров эта цифра сначала пугает, но потом они понимают, что она фигурирует в рамках необходимого и достаточного количества работ для передачи концептуального сообщения.
Еще я обратила внимание, что у выставки есть световой сценарий. Расскажите про свет.
Я искал свет с самого начала. Потому что свет — это самое главное в любой выставке, инструмент номер один в экспонировании живописи. У каждого зала свой сценарий. Для портретов это световая линия. В лиминальном пространстве специально сделан случайный свет в затемненном пространстве. В комнатах «Леса» и «Сада» просто заливка, и в сочетании с белыми стенами она создает определенное ощущение: в зале «Лес» как будто ты оказался внутри пейзажа, а в зале «Сад» видишь цветы в Альпах, прорастающие сквозь весенний снег. В общей композиции света участвуют и столы, но в их освещении теплый свет — выглядит немного как лаборатория.
Какие плюсы и минусы вы видите в сотрудничестве независимого куратора и независимой художницы с музеем?
Музей — консервативная площадка. Если тебе удается создать что-то классное с консервативной площадкой, то это очень хорошо для дальнейшей жизни художника — он готов к любым испытаниям. Конечно, эта выставка стоила большого количества переговоров, но в результате все получилось. Должен отдать должное, ММОМА — очень надежный партнер. Здесь можно создавать высказывания, и я считаю, что на этой площадке нам удалось реализовать набор инструментов, который, как вы видите, вполне рабочий.
В этом проекте вы куратор и продюсер, но в первую очередь вы известны как архитектор бюро BERNASKONI. Если говорить о мультидисциплинарности, то почему вам интересно выступать в разных ролях?
Мультидисциплинарность дает понимание устройства многих функций. Поэтому с самого начала бюро мы работаем в разных масштабах — здания, большие и маленькие, промышленный дизайн, расстановка унитазов в туалетах. Разные масштабы и задачи дают возможность создать идеальное сооружение. Архитектор должен знать, как все работает: как работает ресторан, как официант несет еду от повара, который только что проверил тарелку, клиенту на стол. То же самое с музеем, то же самое с искусством. Я знаю, как повесить картину и в квартире, и в лобби большого общественного пространства, и в музее.
Можно сказать, что все ваши проекты объединены идеей поиска идеальной формы?
Архитектор ровно этим и должен заниматься. Что такое идеальная форма и откуда она берется? Идеальная форма состоит из двух частей: ремесла и концепции. Это можно сравнить с вниманием и энергией. Если я делаю туалет на дачном участке, то это не значит, что у меня плохи дела с заказами. Это значит, наоборот, что у меня все хорошо и есть время на проектирование малой формы. Многие пренебрегают небольшими масштабами, а зря, не надо стесняться. Сделать туалет с выгребной ямой на дачном участке — это очень полезное знание. Ренессансный архитектор это умел. Чтобы быть художником, надо быть концептуальным ремесленником, потому что ты должен знать процесс: как нарезается резьба для винта, происходит гибка металлического листа, обрабатывается камень. Если ты этого не знаешь, то не сможешь спроектировать небоскреб. Идеальной формы можно достичь, сотрудничая, потому что, где твое внимание — там и энергия. Многие считают, что архитектор делает чертежи. Конечно, нет. Архитектор сотрудничает.
.jpg)
