Мартин Бедан (Martine Bedin)— одна из главных и самых молодых участниц группы радикального дизайна Memphis. В 2017 году звезде 80-х исполнилось 60. Помимо культовых предметов созданной период «Мемфис» в ее портфолио есть раковины и биде для Tenas, автобусы (только интерьеры) для города Нима, офисные принадлежности Bieffe Plast, сумки для Veha, декоративная керамика для Up and Up. В январе 2018 года открыл двери обновленный ею бутик Rubelli в Париже. Ее вещи продает Galerie Pierre-Marie Giraud в Брюсселе, Gate5 в Монте-Карло, рисунки — галерея Antonelli в Милане.
Алине Ковалёвой в специальном парижском интервью Мартин Бедан рассказала о том, как изменилась профессия «дизайнер» и поделилась размышлениями о будущем.
«В конце 1960-х, когда я начала рисовать объекты, это было рождение индустрии. Мебель тогда уже взялись производить на фабриках, но дизайн только переходил из ремесленной истории в промышленную. А с 1980-х крупные фабрики, прежде всего итальянские, стали тиражировать предметный дизайн. С тех пор собственно дизайн остался самим собою, но подход, считаю, стал хуже. Индустрия не заинтересована «менять мир», она заинтересована продавать.
С самого начала я придерживалась антиконсьюмеристской позиции. Я работаю, как работала 40 лет назад: много рефлексии, ремесленники, мастера… Вы можете меня перенести в XVII век — я буду вести себя ровно так же. Делаю либо уникаты, либо очень маленькие серии. Мои объекты очень дорогие, долгие в производстве. Есть один пример, который я привожу всегда: если мы соберем все деньги, потраченные за жизнь одной семьей в ИКЕА, то этой суммы хватит на несколько красивых и дорогих предметов. Лучше все-таки копить на добротные вещи: красивые и качественные они существуют вне времени. Я убеждена, что нужно создавать то, что в будущем станет антиквариатом. И поскольку я сама постепенно становлюсь антиквариатом (Мартин смеется), мне симпатична эта мысль.
Есть ли у вас любимые периоды в дизайне? Те периоды, когда вещи, прежде всего мебель, были результатом размышлений об изменении образа жизни. Так называемые «большие движения» в дизайне, например Уильям Моррис, кон. XVII– нач. XVIII вв. и 1920-е гг. во Франции и Италии… Кроме того, мне нравится все, что связано с маркетри, ручной работой… Бидермайер в Германии, Польше, России. Люблю Сецессион. Не думаю, что в современном дизайне с 1990-х годов появилось что-то новое.
Считаете ли вы, что национальность играет роль в работе дизайнера, что это отражается на результате? Моя бабушка родилась в Венесуэле, она была эмигранткой из Европы. Я переехала в 18 лет в Италию — там я научилась рисовать мебель. Провела на Апеннинах очень много времени (Мартин всего несколько лет как в Париже). Мои дети живут в Афинах и в Зальцбурге… Когда сын был маленьким, он играл в футбол один. Бегал по всей площадке и говорил, что не понимает, какой он национальности, поэтому играет за две команды сразу. Если говорить о культурной принадлежности, то в моем случае это средиземноморская культура. Я считаю себя южанкой.
Сейчас дизайн интерьера становится обязательным для имиджа владельца. Я периодически делаю интерьеры, но ненавижу это занятие. Я не понимаю людей. Ясно, что через интерьер они демонстрируют статусность. Сегодня иметь социальный статус — это значит быть таким же как кумиры, которыми принято восхищаться. Все хотят получить что-то, что уже существует — показывают картинки в журнале и говорят: «Мне вот такое». Я так не умею. Какое-то время тому назад я делала один дом в Тулузе. Заказчики сразу же сказали мне: «Вперед! Делайте, что считаете нужным!». Сегодня это редкость.
С самого начала я придерживалась антиконсьюмеристской позиции. Я работаю, как работала 40 лет назад: много рефлексии, ремесленники, мастера…
В дизайне тоже существуют модные тенденции. Как вы относитесь к этому? Мода меня не волнует. Недавно я закончила интерьеры парижского магазина роскошных итальянских тканей Rubelli. Они попросили меня полностью все переделать. Все лето я работала только над тем, чтобы устранить, что было до этого. Так называемый «фейк», который много в бутиках — подвесные потолки, гипсокартон, всяческие «утолщения», встроенную подсветку. Мы все «соскребли» до родного камня и отштукатурили для того, чтобы избежать эффекта «старой парижской кладки». Я сильно увеличила пространство. Настоящее облако — матовая краска, терраццо, пастельные тона. Когда мы стали фотографировать — фотоаппарат не мог сфокусироваться. Это был эффект снятых очков — все размыто. Теперь, подумала я,наконец-то, их прекрасный текстиль выйдет на первый план. Но в итоге они так все застелили коврами, заставили мебелью, наложили каких-то подушек, нанесли позолоты, завесили картинами и шторами, что получилось совершенно другое помещение. Пространство исчезло. А сделано это было ими как раз ввиду наличия большого числа русских заказчиков (смеется).
И во Франции люди стараются следовать моде. Настолько, что есть «дизайнерская» мебель и «недизайнерская». У сегодняшних клиентов часто не хватает терпения, чтобы осознать, что можно отойти от моды. Я считаю, что большая часть сегодняшних коллекционеров, в том числе собирающие коллекционный дизайн, делают это просто потому, что нужно покупать. Вопрос статуса, инвестиций, потребления.
Нравится ли вам кто-то из молодых дизайнеров? Меня сейчас больше интересуют художники. Луиз Сартор, например. Я много преподаю в школах искусств и вижу сотни студентов, которые могут творить, но сегодня у них нет всеобщего признания, хотя они и достойны. У людей часто недостаточно образования, готовности идти искать что-то новое в не очень известные галереи и на выставки, интересоваться тем, что делают художники.
Поговорим про сегодняшний день. Что вам интересно делать сейчас? Своим студентам я заявляю: «Я не бедная, у меня есть красивая квартира, занятие, семья, я живу свободно — делаю то, что мне нравится». Продаю предыдущие коллекции, создаю новые. Большое внимание уделяю производству, материалам. И не спрашиваю у моих галеристов, что надо сделать, что «пойдет» и пр. Поэтому я знаю, что мои вещи будут жить своей жизнью.